Происхождение VIPов

Истеблишмент российского бизнеса все меньше похож на баронов-разбойников. Нынешняя деловая элита формирует новое мировоззрение, потребительские стереотипы и даже язык. По этому процессу можно судить о том, что ждет экономику в будущем.

Ольга Крыштановская, заведующая сектором изучения элиты Института социологии Российской академии наук (СИЭ ИС РАН), наблюдает за трансформацией российской бизнес-элиты с начала 1990-х годов. По ее мнению, российский капитализм уверенно движется по пути к реставрации экономической иерархии СССР. Этому способствуют и структура промышленности, унаследованная с советских времен, и «культурные гены» нынешней элиты. С приходом к власти Путина данная тенденция только усилилась.

Как писал российский социолог Яков Паппэ, в ельцинскую эпоху «были олигархи, но не было олигархии». То есть альянсы предпринимателей носили временный характер и распадались при малейших расхождениях в интересах. Теперь же бизнес-элита превращается в свою полную противоположность. Социологи уже говорят о феномене «олигархии без олигархов», в которой главную роль начинают играть общие интересы крупной промышленности и где индивидуальные взлеты и падения не могут повлиять на состояние системы в целом. От хозяйственного устройства бывшего СССР «олигархию без олигархов» принципиально отличает только наличие института частной собственности.

Крыштановская утверждает, что российская бизнес-элита по своему характеру остается закрытым клубом, внутри которого распределяются государственные экономические привилегии и куда практически невозможно взобраться по лестнице «американской мечты», в одночасье сказочно разбогатев или долго наращивая обороты и прибыль. С этой точкой зрения согласны далеко не все. Например, Александр Шохин, в прошлом известный политик, а в настоящее время глава наблюдательного совета «Ренессанс Капитал», уверен, что современная бизнес-элита – это более открытая деловая среда, чем олигархия 90-х. «В современную элиту, – говорит Шохин, – помимо руководителей крупнейших российских компаний входят прогрессивные бизнесмены, которые контролируют далеко не самые крупные предприятия – в частности, российские финансовые компании. Для них характерны принципиально новые для российского бизнеса схемы работы: прозрачность, социальная ответственность и благотворительность. С теми, кто играет по этим правилам, государство готово вести диалог, а старые олигархи признают таких выходцев из средней прослойки «своими».

На самом деле две эти позиции не противоречат друг другу: просто среди элиты есть более прогрессивное и менее прогрессивное крыло. Другой вопрос: какое из них одержит верх?

Ольга Крыштановская: Понятия «большой бизнес» и «бизнес-элита» лишь в наши дни начинают приобретать общее значение. В начале 1990-х группа, которую относили к предпринимательской элите, в большинстве своем состояла из «мыльных пузырей». Это были чистые PR-персоны: все знали, что Герман Стерлигов хочет поставить золотой памятник Остапу Бендеру в Рио-де-Жанейро, а Артем Тарасов заплатил членские взносы в ВЛКСМ с 3 млн руб. Что за этими людьми реально стояло, многие не знают до сих пор, а те же, кто был в курсе их дел, прекрасно понимали, что за ними не стояло ничего, кроме примитивных посреднических схем, выстроенных на близости к власти. Хотя олигархи 90-х являлись довольно богатыми и влиятельными людьми, они по большей части не были крупными собственниками и не контролировали экономические ресурсы. После залоговых аукционов и кризиса 1998 года вся эта олигархическая пена осела.

Сейчас представители бизнес-элиты – это преимущественно собственники крупных промышленных предприятий, которые могут существенно влиять на принятие общегосударственных решений благодаря своему финансовому могуществу и наличию экономических ресурсов. При этом перечень реальных олигархов далеко не ограничивается 15 фамилиями, постоянно фигурирующими в прессе: Ходорковский, Фридман, Потанин и т.д. Крупные собственники появились гораздо раньше и до сих пор предпочитают оставаться в тени.

«Ко»: Откуда они пришли?

О.К.: Они конечно же были рождены приватизацией, но не чубайсовской, а той, которая началась задолго до нее. Этот процесс я называю «приватизацией государства государством». Начиная с 1987 года и до начала обращения ваучеров активно шел процесс передачи экономической инфраструктуры наиболее эффективных экономических ведомств СССР под личный контроль представителей советских номенклатур. Решением Совмина министерства и ведомства преобразовывались в государственные концерны, а затем в акционерные общества. И везде президентами становились бывшие министры и их заместители.

«Ко»: Вы можете привести примеры?

О.К.: Из этой плеяды наиболее известен концерн «Газпром», созданный в 1989 году на базе Министерства газовой промышленности СССР. И возглавил его бывший министр Черномырдин. Другие факты широкой огласке не предавались и оставались в тени. Концерн «Тяжэнергомаш» – это приватизированное в 1992 году министром Величко Министерство тяжелого, энергетического и транспортного машиностроения СССР. Министр транспортного машиностроения Брежнев встал во главе корпорации «Трансстрой». Можно привести еще десятки примеров. То же самое происходило с банками. Самые мощные частные финансовые структуры возникли до публичной приватизации. От министерств отпадали куски, которые становились независимыми банками, принадлежащими бывшим руководителям подразделений и ими же управляемыми. КБ «Автобанк» – это бывшее финуправление Минавтопрома. Точно так же происходило создание коммерческих банков на базе филиалов отпавших от систем Жилсоцбанка СССР, Промстройбанка СССР, Сбербанка СССР. Подобно промышленному сектору, новые финансовые структуры возглавляли советские руководители. Главой банка «Возрождение», созданного на базе московского областного отделения Агропромбанка СССР, и сейчас остается его бывший управляющий Дмитрий Орлов. Владимир Букато, управляющий московским филиалом Жилсоцбанка СССР, после преобразования его в Мосбизнесбанк стал его президентом.

«Ко»: Вы считаете, что бывшие советские министры и другие номенклатурные работники продолжают и сейчас удерживать позиции в бизнес-элите?

О.К.: Безусловно. Не все, конечно, а только те, кто проявил достаточно предприимчивости. Они до сих пор составляют наиболее влиятельную группу в бизнесе. Например, Вагит Алекперов – бывший замминистра нефтяной и газовой промышленности СССР, ныне президент НК ЛУКОЙЛ. В одних отраслях они сохранили полную монополию, в других – бывшие министерства, разделившись на два-три холдинга, удерживают олигополию. Представьте себе структуру советских министерств, которые целиком охватывали отрасли своей административной сетью! После того как они превратились в частные предприятия, с ними никто не мог конкурировать. Вот это и есть реальная олигархия. Хотя, конечно, вопрос о том, кому формально принадлежит собственность, довольно запутан. Реальные собственники остаются в тени.

«Ко»: Но ведь многие известные представители большого бизнеса просто в силу возраста не могли принадлежать к советским номенклатурным иерархиям.

О.К.: Да, был и другой путь в олигархию. Через систему центров научно-технического творчества молодежи (ЦНТТМ) и комсомольскую экономику. На заре становления рынка государственные привилегии играли огромную роль. Комсомольцам государство разрешило обналичивать деньги, а всем остальным это было запрещено. Предприятия не могли оплачивать услуги частных подрядчиков и поставщиков, поскольку сохранялась установленная законом норма доходов гражданина – 1,5 ставки оплаты труда. ЦНТТМ превратились в универсальных посредников, которые за 33% проводили через себя любые договоры. В этом бизнесе были задействованы более 1 млн человек. Вся внешнеэкономическая деятельность была построена на посредничестве ЦНТТМ – они обеспечивали выплату средств по 17 000 договоров в год.

На подобных спекулятивных схемах выросла российская бизнес-элита 90-х годов. Кроме выходцев из комсомольской номенклатуры в создании наиболее успешных коммерческих предприятий принимали участие молодые люди, которые формально к советским иерархиям не принадлежали, но тем не менее выступали в качестве трастовых агентов номенклатуры и занимались преимущественно «техническим обслуживанием» приватизированных министерств. Так из ниоткуда в начале 90-х возникли частные «уполномоченные» банки с огромными уставными капиталами – МЕНАТЕП, Инкомбанк, Альфа-банк, ОНЭКСИМ и др., во главе которых стояли в ту пору никому не известные молодые люди. Позже те из них, кто вовремя понял бесперспективность чисто финансовой деятельности, использовали свои связи в высшей власти и связи среди номенклатурных директоров для проведения схемы залоговых аукционов, в результате которой им удалось получить контроль над промышленными предприятиями. Эта собственность и позволила им пережить и дефолт-98, и равноудаление-2001. Так, например, Михаил Ходорковский – ныне самый богатый человек в России по версии Forbes – начинал свою карьеру как руководитель ЦНТТМ МЕНАТЕП при Фрунзенском райкоме КПСС.

«Ко»: То есть «двери в элиту» ни в перестроечные, ни в постперестроечные времена для посторонних не открывались?

О.К.: Нет, все же процесс открытия элиты происходил. Было в советской номенклатуре понятие «обойма» – окружение начальника, которое движется по карьерной лестнице вслед за ним и «играет» на него. В постсоветские времена рухнули номенклатурные иерархии КПСС, Совмина, ВЛКСМ и КГБ, служившие источниками рекрутирования новых кадров в советскую элиту. Не осталось традиционных иерархий, за исключением разве что церковной и военной. В 90-х «люди большого скачка», вроде Гайдара, приходя на высшие должности, оказывались в кадровом вакууме. Поэтому они привлекали в свое окружение знакомых и приятелей по работе или университету. Таким образом в политическую элиту все же попадали «разночинцы». А уже оттуда они переходили на спешно созданные «запасные аэродромы» в бизнесе.

Люди с улицы

«Ко»: Как соотносятся на сегодняшний день в элите «разночинцы» и выходцы из советских иерархий?

О.К.: Среди политиков 77% имеют номенклатурное прошлое, в бизнес-элите выходцев из номенклатуры – 28,8%, а в среднем за весь постсоветский период – 41%. Но из оставшихся значительная часть – это либо члены номенклатурных семей, либо бывшие трастовые агенты комсомольской экономики.

С одной стороны, это соотношение кажется вполне естественным: в любых переживающих системные перестройки обществах, сохранившиеся от старого строя иерархии являются основным источником рекрутирования в новые элиты. Только они располагают организационными средствами давления и влияния. К тому же в постсоветской России просто не было других квалифицированных менеджеров, кроме тех, что прошли школу управления на номенклатурных должностях в СССР.

С другой стороны, богатство в нашей стране до сих пор остается государственной привилегией по образцу номенклатурных льгот. Если ты богатеешь без разрешения – это браконьерство. Поэтому остается такая пропасть между малым бизнесом и крупным. В среднем секторе экономики – только какие-то особо выдающиеся деятели, выросшие из малого бизнеса или, наоборот, упавшие с Олимпа. Нет каналов рекрутирования в бизнес-элиту из нижних предпринимательских прослоек. Наращивая обороты и расширяя рынки сбыта, в элиту проникнуть можно, но лишь в случае, если власть даст на это санкцию. Фаталисты, которые пытались самостоятельно вырасти до такого уровня, оказались в тюрьме или разорились. Типичен пример «народного капиталиста» (ныне заключенного) Сергея Мавроди, вся вина которого заключалась в том, что он «подсмотрел» схемы государственных краткосрочных кредитов и попытался создать на этой базе альтернативное политическое движение.

«Ко»: Какие изменения вы отмечаете в менталитете бизнес-элиты в последнее время?

О.К.: Молодые люди, пришедшие в бизнес (причем не так важно, из комсомола или «с улицы»), в большинстве своем ориентировались на рыночные, либеральные ценности, а политические взгляды пожилых сотрудников бывших министерств укладывались в диапазон от «розового» до «красного». «Комсомольцы» и «разночинцы», поднявшиеся на отрицании тоталитаризма, вполне искренне поддерживали демократию – в период ельцинского разброда и шатания от них никто не требовал никаких убеждений. Но когда эта группа достаточно разбогатела, у нее начали просматриваться вполне имперские взгляды. Им уже не нужны были либеральный рынок и свободная конкуренция. А номенклатурная элита в процессе адаптации к рыночной экономике правела. И сейчас между этой экс-либеральной молодежью и красными директорами по большому счету компромисс и полное взаимопонимание. Предмет их консенсуса – управляемый рынок, построенный на поддержке государства и ограничении свободы конкуренции. То есть фрагментарный госкапитализм, или «олигархия без олигархов», как его называют на Западе.

Бархатный термидор

«Ко»: Какие изменения в политической элите произвел «путинский призыв»?

О.К.: Путин тоже «человек большого скачка», пришедший во власть без своей «обоймы». Он с ходу начал создавать ее, внедряя личных знакомых в разные ведомства и выстраивая окружение для них. Пошли разговоры о нашествии «питерских». То, что большинство из них были земляками президента, не так важно. Гораздо более серьезная проблема, на мой взгляд, – это их принадлежность в прошлом к силовым ведомствам СССР.

«Путинский призыв» был огромен: сейчас каждый четвертый человек (25%) в российской элите – «в погонах». Путин не только насаждал «своих» министров и руководителей естественных монополий – для публичных назначений кандидатуры подбирались не очень «страшные», вроде Миллера, – но президент также стал продвигать военных на второй, третий этажи власти и ниже. Их количество по всем структурам власти в сравнении с ельцинским периодом возросло в шесть раз. О том, что министром обороны стал штатский, трубили на всех углах, но процесс насыщения силовиками средних этажей проходит так же незаметно, как и «номенклатурная приватизация». Вокруг каждого «первого лица», неважно есть у него самого погоны или нет, насаждается президентская «обойма». Сейчас среди замминистров и руководителей департаментов экономических ведомств 10% – выходцы из силовых структур. На руководящих должностях некоторых экономических министерств их численность достигает 50% кадрового состава. В некоторых региональных структурах «силовая» насыщенность – около 70%.

Со временем влияние этих людей будет расти и политическая элита сможет пополняться только из их среды. Тогда поддержка президентского курса окончательно перестанет зависеть от персональных мнений.

«Ко»: Насколько обуржуазившиеся сотрудники «компетентных органов» готовы подчинить личные интересы государственным?

О.К.: Изучая биографии замминистров «путинского призыва» и бизнесменов с гэбэшным прошлым, я обнаружила, что большинство из них – это так называемые офицеры действующего резерва. То есть они сохраняют свои «корочки», продолжают получать зарплату от силовых ведомств, и текст присяги для них не исторический документ, а действующий регламент жизни. Приходя на работу в экономические министерства, они не только получают возможность перегонять силовикам актуальную информацию, но и могут проводить директивы своего начальства в сфере экономики.

Путин, собирая разрозненные осколки бывшего КГБ, сумел превратить его распад из минуса в плюс. Современные силовые ведомства имеют агентурную сеть, которой не было даже у КГБ СССР, а их влияние на экономику продолжает расти: по данным наших исследований, представительство крупного бизнеса во властных структурах сейчас выросло более чем в два раза по сравнению с ельцинским периодом. Нам грозит появление «олигархии в погонах», в сравнении с которой «семья» и «семибанкирщина» покажутся детскими шалостями.

«Ко»: А с точки зрения психологии что свойственно представителям «путинской» элиты?

О.К.: В интервью и биографиях «людей в погонах», рванувших сейчас во власть, обнаруживается масса общих признаков, которые позволяют считать их представителями единой социальной корпорации. В первую очередь это сама специфическая система военного воспитания. В строго иерархичной военной корпорации нормой является беспрекословное подчинение вышестоящим. В военных академиях учат не раздумывать над приказами, а выполнять их. Конечно, сами силовики эту корпоративность отрицают. Они даже протестуют против обобщающего понятия «силовые структуры».

Если для «разночинной» и «уполномоченной» элит 90-х были свойственны сверхэгоизм и творческий, неординарный подход к бизнесу, то «элита в погонах» – это лояльные начальству исполнители, которые и личной властью, и личным обогащением интересуются в значительно меньшей степени. С приходом силовиков в экономические ведомства и госкорпорации начала восстанавливаться субординация власти. Вместо личностей в большом бизнесе теперь властвуют дисциплина и корпоративный дух.

«Ко»: Чем грозит российскому бизнесу такая «милитаризация» элиты?

О.К.: В этом процессе, безусловно, есть как свои плюсы, так и минусы. Начнем с того, что сама бизнес-элита эпохи Ельцина востребовала проект «президент-военный». Искали и долго подбирали по разным признакам кандидатуры, рассматривали фигуры Бордюжи, Степашина, Лебедя, то есть людей этого психологического типа. Элита желала сильной руки не меньше, чем обыватель. Она сама опасалась распада. Нужны были силы порядка, и обнаружилось, что из всех общественных групп военные сумели сохранить в своей иерархии некий порядок, а сама корпорация менее других была скомпрометирована коррупционными скандалами. Поэтому появился Путин – как некая персонификация этих сил – и мобилизовал всю систему.

Уже можно наблюдать первые признаки деятельности силовиков во власти. Например, повысилась секретность. В 90-х практически каждый конфликт в элите заканчивался вынесением сора из избы. Конфликтующие кланы использовали общественное мнение в качестве ресурса. Сейчас же накал и частота публичных скандалов спадают.

В ельцинской элите было много центров власти, между которыми разгорались громкие скандалы. И хотя многих это раздражало, объективно подобная многополярность представляла собой путь к демократии, а сейчас этот путь закрыт. Маятник качнулся в обратную сторону, восстановилась кремлевская пирамида власти, началась советизация элиты. Пока еще в мягких формах развивается тоталитаризм. Я называю современную систему «либеральной милитократией». Для окончательного восстановления номенклатуры советского типа осталось решить по большому счету только одну проблему – «построить» частный бизнес. Потому что люди, у которых достаточно денег, привыкли чувствовать себя свободными.

«Ко»: И как их, по вашему мнению, будут «строить»?

О.К. В перспективе нас ждет полная «чеболизация» по корейскому образцу. Большой бизнес максимально укрупнится до масштаба экономических гигантов советских времен. А вырасти дадут только тем хозяевам, чья лояльность власти будет несомненной, и тем, кто будет проявлять готовность служить и бескорыстно помогать власти, в том числе и деньгами. А на нижних этажах, где сейчас действуют относительно независимые от государства предприниматели, скорее также начнется распределение привилегий, на которые свободный бизнес «подсядет» как на иглу. Конкурировать с этими чеболями будет невозможно, и народный капитализм будет окончательно похоронен. Останутся бабушки, торгующие кофточками у метро, и сверхкрупные монополии и олигополии.

Демократия в действии

В 1950-х годах известный американский социолог Райт Миллз провел ряд исследований с целью подтвердить или опровергнуть гипотезу о том, что демократические институты США служат в основном ширмой, маскирующей корпоративное государство. В результате Миллз составил список примерно из 200 семей, члены которых составляли костяк политической и деловой элиты США с начала XX века. Несмотря на то что в разное время уровень влияния отдельных семей подвергался значительным колебаниям, в целом состав властвующей элиты США практически не менялся.

Основой этой – по сути аристократической – системы является двухъярусная конструкция диалога власти и бизнеса, формирование которой относят к эпохе правления президента Теодора Рузвельта. В нижнем ярусе функционируют открытые деловые ассоциации и официально зарегистрированные профессиональные лоббисты, к услугам которых прибегают руководители мелких, средних и реже крупных национальных компаний. Интересы предприятий, к которым «неравнодушны» аристократические семьи, представлены через систему околоправительственных консультативных органов или напрямую – членами семей, занимающими высокие посты во властных структурах.

Каждая элита в стремлении превратиться в аристократию перекрывает доступ к рычагам власти для нуворишей и строит механизмы передачи следующим поколениям не только личного капитала, но и политического влияния, что в демократических обществах представляет определенную сложность. Французские социологи Бирнбаум и Шварценберг не так давно опубликовали данные исследований, доказывающих, что элитарность во Франции до сих пор остается наследуемым признаком и передается через специфически организованную систему высшего образования. Только три французских вуза – высшая школа управления (ENA), политехническая школа (Ecole Polytechnique) и высшая школа (Ecole Normale) – готовят специалистов, способных занимать ключевые государственные посты. Абсолютное большинство их студентов – члены семей политиков и крупнейших предпринимателей. Молодежь из среднего класса в основном заканчивает гуманитарные факультеты, где невозможно приобрести специальные знания для участия в процессе принятия государственных решений.

Полезные привычки

Представительский стиль российской олигархии – это гремучая смесь американских деловых и советских номенклатурных традиций. Западные бизнесмены были главным примером для подражания при зарождении новой российской элиты, а символы старой власти подчеркивали ее легитимность. Например, от советской номенклатуры российские бизнесмены унаследовали стиль обращения по имени-отчеству, без фамилий. Считается, что форма обращения является одним из основных идентифицирующих признаков: человек, который не знает, кто такой «Сан Саныч», явно не принадлежит к элитному кругу.

Mercedes C-класса – главный фетиш российских бизнесменов 1990-х годов. На заре становления российской бизнес-элиты представительский автомобиль «как у американского партнера» предприниматели покупали раньше, чем собственное жилье. Mercedes G-класса окончательно вытеснил Chevrolet Tahoe и другие модели джипов из эскортов охраны. Эта мода пришла с вершин государственной власти: джипы Gelaendewagen для своих служб безопасности бизнесмены начали закупать вслед за хозяйственным управлением ФСО. Купленные джипы часто фиктивно ставятся на баланс МВД и получают голубые «милицейские» номера, сирены, мигалки, иногда даже наклейки на борта с надписью «милиция».

Особое место в знаковой системе элит занимает брэнд Audi. С середины 90-х, когда Павел Бородин закупил партию Audi для аппарата правительства, автомобиль приобрел репутацию скромного (по сравнению с Mercedes или BMW) средства передвижения для могущественных чиновников. Устоялась следующая практика: предприниматель, налаживающий связи во властных структурах или сам намеревающийся занять должность в госаппарате, покупает Audi. Это своего рода символ готовности к лишениям чиновничьей жизни, соблюдению субординации и альтруистических приоритетов. Данный стереотип используется московским представительством компании в рекламе А8, который продается как «символ нашего круга».

Источник: Сектор изучения элиты Института социологии РАН

Павел Жаворонков
15.05.2003  журнал Компания #263