ВРЕМЯ ЧИТАТЬ «РЕК-ТАЙМ»!

Всем привет! Как я и обещал, с нового года начну вести на Составе новую колонку. Называться она будет «Рек-тайм». Фирменную плашечку сделал московский дизайнер Дмитрий Филиппов, за что ему отдельное спасибо.

О чем буду писать? Обо всем. Джазовая импровизация. Как часто? Чаще, чем раньше. Может быть, каждый день. В каких жанрах? В тех, в которых потребуется. Будут интервью с рекламными деятелями, будут реплики по поводу новых кампаний, будут репортажи с фестивалей.

Сегодня – первая (и очень-очень-очень странная) ласточка. Как ни удивительно, написал этот текст не я. Но я в этом безобразии участвовал. Дизайнер Андрей Логвин давно приставал ко мне с предложением: «Давай я сделаю с тобой интервью!» Зачем? Кому это надо? Я всячески отбивался. Однако на днях Логвин призвал в союзники оказавшегося в Москве питерского рекламиста Ивана Квасова и они стали задавать мне вопросы. Текст длинной и сумбурной беседы расшифровывал Квасов, редактировал Логвин, я лишь слегка поправил (сократил) свои ответы.  И в итоге появился…

Новогодний водевиль «Интервью с Васюхиным»

с откровениями, затемнениями и просветлениями

Действие происходило 17 декабря 2004 года.

Место действия – Москва, кухня в студии Логвина.

Действующие лица:

Андрей Логвин, дизайнер, хлебосольный хозяин

Влад Васюхин, журналист, поэт, копирайтер

Иван Квасов, копирайтер, поэт, человек из Петербурга

Кроме того, на кухне выпивают и закусывают несколько бессловесных гостей.

ВАСЮХИН: Интервью!.. Интервью – это когда с глазу на глаз. А здесь…

ЛОГВИН: А мы и будем с глазу на глаз. Без трусов.

Полное затемнение.

Л.: Вы не брезгуете пить это вино?

В.: Уже поздно...

Л.: Я купил что подешевле, но французское. Я его четвертый день пью. Втянулся, поэтому уже не чувствую.

Звон бокалов, чавкают.

Л. (Васюхину): А что ты знаешь про Квасова?

В.: Я все знаю про Квасова! Я брал у него интервью. (Квасову) Резонанс был какой-нибудь в городе на Неве?

КВАСОВ: Еще какой!

В.: Ну, расскажи!

К.: Во-первых, мне во всех заведениях теперь наливают бесплатно.

В.: Так уж и во всех!

Л.: А девушки?

К.: Не успеваю застегивать!

Л. (Васюхину, огорченно): А у меня после твоего интервью – хоть бы хны! Я даже расстегивать ничего не пытаюсь.

К.: А может, стоит попробовать?

В.: Да, попробуй: расстегни и ходи по городу.

...Некоторое просветление...

К.: Влад! Начинаем интервью. Ты хочешь стать академиком? Например, академиком рекламы.

В.: С ума сошел? Я над этим званием прикалываюсь с момента его появления на свет.

К.: Прикалываться можно надо всем. Желание-то есть?

В.: У меня есть желание что-нибудь получить, чтоб эффектно от этого отказаться. Как Солженицын от ордена…

К.: А если Логвин будет вручать?

В. (озадаченно): А он сам не академик! Как же он может вручать?

Затемнение со спецэффектами

К.: Ты тщеславен?

В.: Безусловно. Больше меры. Но тщеславие заставляет меня быть смелым, наглым, деятельным, не позволяет бездельничать.  

На стол из холодильника выставляют новую водку, название которой придумал Влад, – «Мороз и солнце».

К.: Вот, ты говоришь, чтобы хорошее интервью сделать, человеку в глаза смотреть надо, а что же тогда ты со мной по е-мэйлу общался?

В.: Во-первых, я в твои глаза до этого несколько раз смотрел, во-вторых, не было возможности ради Ивана Квасова специально в Питер смотаться, в-третьих, чукча сам писатель. Какой смысл за тобой записывать, когда ты сам можешь?!

К.: По какому принципу отбирались гости в «Лигу чемпионов»?

В.: Без принципа. Методом проб и ошибок. Случайность, как и все в нашей жизни. Но случайность – это непознанная закономерность. Кого-то я и так сто лет знал. Кого-то мог увидеть на каком-нибудь фестивале. Кто-то мог навести: Андрей Амлинский посоветовал Баушеву, а Логвин тебя…

К.: Я веду к тому, что название «Лига чемпионов» предполагает...

В.: Да-да. Название предполагает, а Бог располагает. Могу тебе случай из жизни рассказать. Меня один человек, не буду называть имени, попросил сделать с ним интервью. Я говорю: «У меня «Лига чемпионов» заканчивается, давай тебя в следующий проект». А он: «Нет, хочу в «Лигу», это красиво звучит, и все подумают, что я – чемпион...» Я ему отвечаю: «Ты ж не чемпион! Не наглей!» Конечно, людям приятно. А на самом деле, все это игра. Слова, слова… Что есть чемпионство? Приз на фестивале дали? Ну, а на другом фестивале эта же работа в шорт-лист не вошла. Значит, он автоматически не чемпион уже? А если кто-то вообще в фестивалях не участвует? Чемпионство можно в любом из нас обнаружить. Помнишь, у Довлатова: «Я говорю дочери: «Я чемпион мира». Она: «Ну, какой же ты чемпион?» – «Я чемпион мира по любви к тебе». Так что у каждого есть какая-то фигня, в чем мы лучшие. А потом у меня есть принцип «поперек ожиданий». Читатели думают (на самом деле, это я так наивно думаю, что по этому поводу кто-то что-то думает): «А кто у него будет следующий – Фирайнер или Филюрин?» А я им: бац! – и даю Жака Сегелу, мировую звезду, которого они просто не ожидали. А я в Париж к нему лечу. После снова – Москва, Москва, Садовое кольцо. И бац! – Томск. А следующим героем может оказаться мало кому здесь известный Гор Григорян из Армении. Ну и что? А в Ереване он – герой.

Л.: А типа продаться?

В.: «Не торговал я лирой, но бывало», так? А каким образом, Андрей дорогой? Брать с Квасова деньги, с тебя, да? Вы же удавитесь! Или с Олега Тинькова, за общение с которым журналисты, по-моему, должны сами приплачивать. Ты готов платить? А те люди, которые готовы, они, к сожалению, мало кому интересны. А потом штука вот какая: я же перед публикацией никому эти тексты не показываю. А когда заказчики платят деньги, они же сразу <нецензурный глагол> начинают: «убери это, убери то». Ну и что тогда останется? Рожки да ножки. Панегирик сплошной... Да и когда мне показывать? Ты знаешь, я иногда заканчиваю их писать в четыре утра, а в девять они уже висят на Составе, их даже редакторы читают вместе со всеми. У меня три года карт-бланш. Раньше такого в моей жизни никогда не было!

К.: А это правда, вот я слышал такую вещь, будто все люди, которые появились в «Лиге чемпионов», они отмечены судьбой как-то?

В.: Ха-ха-ха! Ты это от Бога слышал?.. Вань, когда человек разговаривает с Богом – это молитва, а когда Бог разговаривает с человеком, это шизофрения!

К.: Да нет, ну просто многократно уже, ну, разные люди отмечали, разные…

В.: Не знаю. Я же с большей частью своих собеседников после интервью даже и не общаюсь, и чаи не пью.

Л.: Это потому, что они на тебя...

В.: Да нет, слава Богу, еще никто не обиделся. Все, за исключением одного человека, звонили, благодарили за интервью. Но и тот человек со мной при встрече здоровается и общается. Может, ему просто и в голову не пришло написать мне письмо или позвонить, спасибо сказать? Я сделал свою работу, мне за нее деньги заплатили, чего меня за это благодарить?!

Л.: Хорошо, а тебе что больше нравится: секс или эротика?

В. (хохочет): Я не понимаю вопроса: чем секс отличается от эротики? В чем разница?

Л.: Что значит – в чем разница?

В.: Ну, в чем?

Л.: Я тогда вопрос снимаю.

В.: Мне кажется, это синонимы. «Она выглядит сексуально» или «Она выглядит эротично» – что в лоб, что по лбу.

Л. (обиженно): Все, я тебя больше не спрашиваю ни о чем!

В. (Квасову): Я не понял, Вань, чего он…

К. (доброжелательно): Секс, видимо, это когда вводят, а эротика – когда на это смотрят.

В.: Понятно. А те, кто вводят, тоже смотрят? А когда выводят?.. Бред!

К.: Вот по долгу службы тебе приходилось общаться с очень многими рекламистами...

В. (заинтересовавшись): Ну, да.

Л.: Ха-ха-ха, редкие подонки...

К.: Правда, что лучше, чем ты, никто не знает всю эту тусовку?

В.: Неправда. Эта репутация смешная и одновременно грустная для меня. То ли потому, что я мобильный и вездесущий, часто мелькаю, люди говорят: «О, вот ты-то знаешь все и всех!» Это далеко не так, и на самом деле я очень многих не знаю, и они меня не знают. Просто почему-то сложилось такое мнение. Правда, оно на меня работает и иногда мне помогает. И я не собираюсь от этого отказываться. Если скажут: «О, оказывается, вы в России очень котируетесь как рекламный писатель! А давайте, мы вас на фестиваль в Германию пригласим, все оплатим». Конечно, я не буду отнекиваться!

Л. (обращается к Квасову): У тебя есть к Васюхину вопросы?

В.: Квасов! Кто такой Квасюхин?

Общий хохот. Видимость просветления.

Л.: Влад, тогда у меня созрел самый главный к тебе вопрос. Почему ты, поэт земли русской, занимаешься такой <нецензурное существительное>?  Ну, я понимаю, почему ты пишешь в ресторанный журнал. Это богато, это модно. А зачем ты пишешь про такое говно, как реклама?

В.: Хороший вопрос. Если отвечать серьезно… Ты готов слушать серьезный ответ? Ну… Мне это интересно.

Л.: Хороший ответ. Все зарыдали!

В.: Мне это реально интересно! А потом, когда чем-то занимаешься слишком долго, то уже грустно бросать. Чемодан без ручки – нести неудобно, выкинуть жалко.

Л.: А зачем ты начал?

В.: Я начал, когда это все только начиналось. Меня пригласили в первую газету о рекламе…

Л.: То есть тебя воткнуло, что ты будешь первым?

В.: И это тоже.

Л.: В каком это году было? В 91-ом?

В.: Сейчас уже трудно вспомнить… где-то около…

Л.: Ты тогда понимал в этом что-нибудь?

В.: А в этом вообще мало кто понимает! Ты читаешь, что пишут о тебе на Составе, обсуждая новые твои работы? «Логвин – отличный дизайнер, но ничего не понимает в рекламе!» У тебя что от этого клиентов меньше становится? Наоборот!.. Не так давно я спросил одного большого рекламного человека, Боба Купермана из Нью-Йорка: а как рекламный критик может повлиять на отношения заказчика и производителя? Он ответил: никак не может повлиять, может повлиять жена заказчика, ее мнение более авторитетно в вопросе – принимать или не принимать работу. И вообще в рекламе все понимают и все разбираются, как в искусстве, например. Ведь реклама, как и искусство, принадлежит народу! Только народу на эту тему высказываться некогда и лень. А мне за это еще и деньги платят.

Л.: Вот только не надо про деньги!

В.: Но это же тоже аргумент! Еще на фестивали рекламные езжу, Канны-Шманны… Это приятно… Это те самые пряники, пресловутые.

Л.: Можно подумать, что в ресторанном журнале ты не ездишь на всякие гастрономические мероприятия!

В.: Нет, на гастрономические фестивали я как раз и не езжу, зато другие интересные вояжи бывают. В этом году в Австрии был, в Швейцарии, в Италии…

Л.: Влад, когда ты начинал, ты был первый, а сейчас чего? По инерции, что ли?

В.: Может, и по инерции. Да и не был я первым. Журнал «Реклама» начал выходить, когда я только в первый класс пошел. Может, если я выпущу книгу, то и прекращу этим заниматься.  

Л.: А тебе приятно, что всякие <нецензурное существительное> на Составе гадости пишут?

В.: Я что похож на мазохиста, по-твоему? Кстати, иногда эти <нецензурное существительное> пишут и хорошо… Все это плата за публичность. Если б я писал для домашней стенгазеты, мою писанину никто бы не критиковал, а поскольку я выношу это на публику, было бы наивно ждать аплодисментов, переходящих в овацию. А кого не критикуют? Только мертвых!.. Никита Михалков, Татьяна Толстая, Эдуард Лимонов, другие мои любимцы… Про них иногда такие гадости пишут, а ведь они очень талантливые люди…

К.: Но звезды сами иногда организуют вокруг себя скандалы, чтоб их ругали. Не было желания организовать скандал?

В.: Ваня! У меня нормальная система координат. Я понимаю: где звезды, и где я... У меня есть подруга хорошая, актриса Театра на Таганке Ирина Линдт, так вот я ее учил: «Будут тебе говорить журналисты или зрители: вы – звезда, а ты им отвечай с улыбкой: морская…» Кому будет интересен скандал с моим участием?!

К.: Насколько велика доля самопродвижения во всех твоих проектах?

В.: Знаешь, покойная Наташа Медведева, твоя землячка, кстати, писательница и певица, бывшая жена Лимонова, с которой мы приятельствовали, она говорила «Я же везде себя сую. Всюду: я, я, я!..» Это не специально, так человек устроен. Просто кто-то все пропускает через себя. Я человек неравнодушный, «на любой базар открываю рот».

К.: Тогда по-другому спрошу. А какова твоя миссия?

В.: Да нет у меня никакой миссии!

Л. (с восторгом): Слава?

В.: Знаешь, как Тацит говорил? Римский историк Тацит. «Слава – это последнее от чего отрекаются мудрецы». Конечно, слава возбуждает, но в данном случае она такая локальная, широкая известность в узких кругах. Уверен: мне было бы достаточно показаться в телевизоре, в шоу у Малахова, и меня узнало бы на порядок больше людей. А ты – слава…

Л.: Видно же, когда тебя цепляет, и в форумах ты вступаешь в какую-то полемику местечковую…

В.: Иногда люди просто не догоняют, не врубаются, а я хочу быть понят своей страной. Кроме того, я привык отвечать на письма...

Л. и В. (хором): Ха-ха-ха!

В.: …и эти реплики, постинги, это те же письма, только отправленные публично. Зачем я пишу о рекламе или изредка придумываю ее? А зачем Ахматова переводила корейские стихи, почему Маяковский делал «Окна РОСТа», почему Кушнер преподает, а Борис Чичибабин, отличный поэт, работал кондуктором? Все потому, что людям надо на что-то жить и надо чем-то заниматься. Я так устроен, что не могу сидеть на чердаке в деревне и роман писать. Я должен быть во что-то вовлечен, я – персонаж социальный, мне действовать надо, энергию выплескивать!

К.: А что ты главное сделал? Есть какое-то детище?

В.: Никита Васюхин есть. Несколько стихов написал хороших.

Л.: Да кого <нецензурный глагол> твои стихи!..

К.: Да, кстати, кого <нецензурный глагол> твои стихи?

В.: Меня. Но в том-то и дело! В том-то и дело… «Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне», как Борис Слуцкий писал. Поэзия – это архаическое занятие. Хотя сейчас, когда мы постепенно вползаем в застой, когда свобода слова скукоживается, стихи могут снова стать востребованы. Люди будут искать в них то, чего не будет в газетах и в телевизоре... Но что мы о стихах, давайте о рекламе!

Л.: Давай не будем про рекламу <нецензурное прилагательное>, лучше про людей!

К.: Про Тинькова?

В.: А я люблю Тинькова!

Л.: И я обожаю этого господина! Я понимаю, что чувак прикалывается по полной. И его смысл жизни в том, что денег он уже заработал, у него есть возможность приколоться, и он прикалывается. Но таких людей очень мало, которые заработав определенное количество денег говорят: «Нормально, а теперь я баб голых в рекламе сниму!» Я его за это уважаю. А ты можешь себя причислить к людям, которые могут оттянуться?

В.: Безусловно! Я бываю эпатажен.

К.: Дело не в эпатаже, а в том, что бы делать то, что хочется.

В.: Ну, а чем я занимаюсь?! В принципе я и делаю то, что мне хочется. Беседую, с кем мне хочется. Конечно, работая в средствах массовой информации, я должен и всякие редакционные задания выполнять, но я и в этой рутине ищу какой-то фан для себя. Если иду к неинтересному собеседнику, стараюсь сделать так, чтоб он мне стал интересен и чтоб я ему стал интересен.

Л: То есть ты клонишь к тому, что ты – сугубый профессионал?

В.: Это не мне судить… Хотя, да, я – профессионал. Это и благо, и проклятие.

Л.: А чем ты объяснишь, что у тебя такие интервью неровные?

В.: Условия, друг мой, условия разные бывают… Цейтнот. Алкоголь. Секс. Театр. Другие отвлекающие факторы. Некогда человека разговорить. Некогда текст отшлифовать. А у тебя что, всегда хорошая потенция?

Л. (озадаченно): Ты про какую потенцию говоришь?

В.: Про ту самую!

Л.: Так я и постарше тебя буду!

Затемнение на уровне просветления.

В.: Мне очень понравилось выражение – «уровень плохости». Ниже определенного уровня я не упаду. Но мой провал и мой малоудачный текст для кого-то может быть достижением. Я не могу Эвересты каждый день покорять. Есть самоигральные собеседники. Тинькова или тебя, Андрей, спроси о чем угодно и будет хорошо, будет интерес публики. Нет хороших вопросов, есть хорошие ответы. А бывает, ты людей раскручиваешь, провоцируешь, а человек такой закрытый, да и сказать ему нечего. Надо бы поговорить еще раз и еще, а такой возможности нет.

К.: А тебе нравится, когда тебя называют не журналистом, а поэтом?

В.: Мне по большому счету все равно. Поэт – это громко и смешно. Лучше – литератор. Поэт я, кстати, средний. У каждого сочинителя есть свои вершины. Для меня – Пушкин, Ахматова, Бродский и еще ряд людей, которые писали или пишут значительно лучше меня. Значительно лучше! И я это понимаю. Свою главную проблему я вижу в том, что не создал свою строфу, не выработал свой узнаваемый почерк. У меня этого нет. Но будет.

Л.: Я допускаю, что если ты останешься в истории, то не как поэт, а как человек, писавший про рекламу. Тебя это устраивает?

В.: Брось! К тому времени и рекламу эту забудут, а уж тех, кто про нее писал, и подавно. На самом деле самое главное – это личность. Остаться личностью. Рано или поздно нас забудут, наши статьи, наши рисунки. Останется эхо, останется легенда. Ты можешь не знать ничего о Сократе, но ты знаешь его имя, ты можешь не читать Мольера, но осталась его фамилия. Мне кажется, я личность харизматическая. Какая мне разница, будут ли помнить меня потомки? Я кайф сейчас испытываю от того, что есть люди, которым я нужен, которые читают меня.

Л.: Я тебя поймал! Основной постулат прикладной психологии – это то, что человек нуждается в любви. Ты просто создаешь себе ситуацию, в которой тебя некоторое количество людей любит и ты этим подпитываешься.

В.: Ты прав, доктор Фрейд. Но тут не все завязано на Интернете, на рекламе. Если бы он завтра исчез, я бы реализовывал себя по-другому, писал пьесы или… пел бы в подземном переходе!

К.: Вопрос к Логвину. Почему ты мне не даешь задать вопрос?

Смех.

Л.: Все, все, все, пусть Иван тебя спрашивает.

К.: Почему оба твоих интервьюера в шапочках, а ты нет?

В.: Я не люблю головные уборы. Особенно, шапочки.

К.: Это плавный переход к тому, что на всех фотографиях у тебя прослеживается единый стиль, выстраивается определенный имидж…

В.: Брэнд должен иметь отличительные черты. Я, допустим, шарфы люблю. И Париж за это люблю – там все в шарфах. Очень красиво! У меня много шарфов. И галстуков много, но сейчас я их не ношу.

К.: Почему?

В.: Раньше галстук я надевал, чтобы казаться старше, а сейчас хочется казаться моложе, поэтому маечки с дурацкими надписями ношу, джемпера… Вот Логвин мне недавно подарил свою тишотку, на груди написано: «Все говно, а я художник». Иван, что-то я очень серьезно и нестебно отвечаю.

Л. (засыпая): А это, знаешь, никого вообще не волнует!

К.: Есть некоторые противоречия. То ты говоришь, что существуют несколько тысяч людей, которые заглядывают на твою колонку, которые тебе важны, а с другой стороны ты говоришь, что рекламная критика никому не нужна….

В.: Нет никакого противоречия! Критика не на что не влияет, по большому счету, кроме настроения тех, кого критикуешь. Критик – не корректор. Он ничего исправить не может. И если я обругаю упаковку какую-нибудь, то переделывать ее никто не будет. Так что все это обогревание космоса. Есть, правда, надежда, что кто-то станет лучше, но уж очень она слабая. (Печально смотрит на заснувшего Логвина) Видишь, Иван, ему ведь в принципе абсолютно по барабану о чем я говорю!..

Полное просветление.

Можно сказать сатори.

Занавес.

Аплодисменты?