20.09.2004

Владимир Соловьев: что и как можно показывать по ТВ

Известный теледеятель предлагает считать себя демократом

Каждое время выдвигает своих героев. После Беслана телеведущий программы «К барьеру» на канале НТВ Владимир Соловьев оказался одним из немногих влиятельных журналистов, которые решились задать власти неудобные вопросы. О том, что движет им, он рассказал в беседе обозревателю «НГ».

– Как вы относитесь к последним инициативам президента о том, что губернаторов теперь будут не выбирать, а назначать по его представлению, заручившись перед этим согласием некоей Общественной палаты?

– Я не понимаю, что такое Общественная палата, и смогу об этом говорить, только когда увижу, что имеется в виду. Мне всегда казалось, что народ обязан выбирать, потому что это единственная возможность обучения народа демократии. А теперь я просто не понимаю, в какой стране я живу. Я ничего против не имею, только вы мне, пожалуйста, объясните, как теперь называется это государственное устройство, которое у нас есть? Если мне говорят, что выборы должны идти только по партийным спискам, то объясните мне, пожалуйста, что такое у нас партия, и какова ее идеология, и какие они есть, и как можно отозвать такого депутата? Если мне говорят, что теперь у нас губернаторов назначает президент, то у меня сразу возникает вопрос: а, простите, откуда он будет брать людей? И что произойдет с региональными лидерами? Пока у меня вопросов намного больше, чем ответов. Ну хорошо, предположим, что вся эта схема будет выстроена. А что будет, если к этой схеме, где все концентрируется на одном отдельно взятом человеке, приходит не Владимир Путин, а, скажем...

– Жириновский.

– Да кто угодно. То какова вероятность ошибки?

– Получается диктатура.

– Самое страшное другое. Когда вы прочитаете нашу Конституцию, то выясняется, что то предложение, которое вносит сейчас Путин, соответствует ее тексту. Потому что в тексте нигде не прописано, что губернаторы должны избираться. Ведь ее задача в 1993 году, когда она писалась, была – дать Ельцину полную возможность победить коммунистическую гидру. И в этом-то основная трагедия. Мы продолжаем говорить о личностях и об экстренных мерах. А говорить надо о сущности. А сущность – это законы. И самый главный из них – это Конституция.

– Вам поступало предложение войти в Общественную палату?

– Нет.

– А вы уже знаете, кто в нее войдет?

– Я просто не понимаю даже, зачем в нее должен кто-то входить. Народ должен хоть кого-то хоть где-то выбирать?

– Вы согласны с президентом, что идет война?

– Первым это сказал не президент. По-моему, это первым сказал Сергей Иванов: «Нам объявили войну». Это было сразу после взрыва на Рижской, еще до страшных событий в Беслане. Я думаю, что да, конечно, это война.

– Если это война, то какая? Война с террором? Третья мировая? Третья чеченская кампания?

– Нет, речь не идет ни о какой третьей чеченской – я достаточно часто бываю в Чечне (хотя жители Чечни обижаются, когда говорят так и называют себя Чеченской Республикой). Там действительно ловят банды и с ними разбираются, но проблема совсем в другом. Я бы не стал на это так узко смотреть. Думаю, что в принципе идет Третья мировая, и я согласен с точкой зрения итальянской журналистки Арианы Фалачи, что это война цивилизаций. Хотя ярые демократы говорят, что нет, это только проблемы свободной Ичкерии. Но, к сожалению, жизнь-то показывает совсем другое.

– Еще Нострадамус предрекал войну христианского Севера и мусульманского Юга.

– Я боюсь, что это, наверное, даже ближе. Меня очень многое смущает в простых ответах. Меня очень, например, смущает, когда говорят: давайте позовем Масхадова, и он все решит. Да ничего он не решит. Так же будут отрезать головы заложникам, как это делают в Ираке. Ситуация уже давным-давно вышла из-под контроля, и смешно верить в единый центр терроризма. Их много – разных центров. Но очевидно, что это абсолютное зло, которое нельзя оправдать ничем. И поэтому, когда на полном серьезе мне начинают говорить, что ну их же можно понять, с ними надо договариваться, – я не понимаю, при каких обстоятельствах можно понять людей, убивающих детей. Для меня это как договариваться с Чикатило.

– Если учесть, что все крупные теракты в мире организованы исламистами, значит ли, что ислам – это абсолютное зло?

– Они не исламисты, а, как я понимаю, ваххабиты, и я бы не хотел на весь ислам такое страшное клеймо ставить. Хотя, конечно, нельзя отрицать очевидного факта, что идет мощное противостояние. Но не между христианами и мусульманами, а несколько по иной линии. С одной стороны – западная цивилизация, в которой есть и атеисты, и христиане, и иудеи, и коммунисты, а с другой стороны – оголтелый ваххабизм. Знаете, наша цивилизация зиждется на том, что мы признаем их право на свой образ жизни, а у них – на том, что они не признают нашего права на наш образ жизни.

– Что же делать? Уничтожать? Ракеты сбрасывать?

– Если вы меня спрашиваете, уничтожать ли базы, – тут сомнения нет. А что же, ждать, когда они уничтожат нас? Если вы меня спрашиваете, бомбить ли Ирак, то ответ «нет».

– А если их базы в Подмосковье – бомбить Подмосковье?

– Не Подмосковье, а конкретную базу. Скажем больше – если на Кутузовском проспекте находится дом, где засели террористы, то, конечно, их надо уничтожить. Другой вопрос: почему для этого надо использовать ракету, а не десант или спецназ? Если можно, я этот вопрос оставлю риторическим.

– Вы стали организатором антитеррористического митинга на Васильевском спуске. Почему?

– Эта идея родилась во время обсуждения событий со слушателями на радиостанции «Серебряный дождь». Было желание сказать власти, что невозможно так жить дальше. Я это сказал и на радио, и на митинге, причем мою речь, надо отметить, умудрились нигде не показать, кроме прямого эфира на ТВЦ. Все остальные каналы это аккуратно вырезали. На митинге меня, конечно, очень огорчило то, что вдруг к нему подключились организаторы независимых профсоюзов и прочие, начав по разнарядке сгонять людей. Несмотря на это, очень много людей пришли сами. И еще я рад (я отдельно оговорил, что если будут выступать политики, то я не буду говорить, потому что не хочу, чтобы это было использовано для политического пиара), что, хотя там были и Дмитрий Рогозин, и Любовь Константиновна Слиска, и господин Миронов, – к счастью, у них не было возможности говорить. Поскольку слово им дано не было. И так же я очень рад тому, что не было организованных лозунгов «Единой России» в поддержку Путина и т.д. Хотя были очень разные лозунги, начиная от «Банду Ельцина – под суд», были какие-то хоругви, коммунистические флаги, элдэпээровские, но это уже кто с собой что принес.

– По новому закону надо согласовывать день митинга за 20 дней. Совершенно очевидно, что этот митинг был санкционирован сверху. Общались ли вы с кем-то из администрации президента, чтобы они дали на это добро?

– Я постоянно общаюсь с кем-то из администрации президента. Просто потому, что до того, как они стали администрацией президента, многие из них в обычной жизни были моими однокашниками по институту или друзьями. Например, с Владиславом Юрьевичем Сурковым я учился в институте, он был на год младше меня, учился на одном потоке с Михаилом Маратовичем Фридманом и юмористом Грушевским. Но при этом степень этого общения всегда такова, что мне говорят: «Слушай, ну что ты с нами делаешь, зачем? У нас такая пиковая ситуация, ты разве не понимаешь?» На что идет мой ответ: «Ребята, вместе – когда есть время поесть в ресторане – с удовольствием, если можно, платить буду я и все дружеские советы в дружеской компании, а не по работе». Аркадия Владимировича Дворковича, который сейчас работает в администрации президента, знаю много лет, мы вместе играем в футбол и дружим еще до того, как он попал в администрацию. Еще с 1986 года я помню Дмитрия Олеговича Рогозина, когда он пришел работать в Комитет молодежных организаций. А я тогда учился в Институте мировой экономики, где директором был Примаков. А со мной учился Игорь Костиков, который после работал председателем Федеральной комиссии по ценным бумагам. Я помню Егора Тимуровича Гайдара. Когда я у него печатался, он был заместителем главного редактора журнала «Коммунист». Я просто живу в России и многих людей знаю лично. Конечно, очевидно, что если бы наверху не услышали нас, то у нас не было бы возможности собраться на Васильевском спуске.

– То есть вы просто позвонили тому же Суркову и сказали: старик, есть вот такая идея?

– Я ему не звонил, все было наоборот. Был звонок от него, и он сказал: «Володь, я слышал «Серебряный дождь», знаешь, это правильно. Давай мы вам площадку эту дадим». Уже потом откуда-то подключились независимые профсоюзы, но по времени я был первым. Впрочем, идея была настолько на поверхности и так витала в воздухе, что очевидно, что она приходила в голову многим. Другой вопрос, что мы живем в стране, которая не называется Испанией. Когда люди собираются в нашей стране на митинг, многие собираются для совершенно иных целей и задач.

– Да, когда испанцы вышли на улицы, у них сменилось правительство, ответственное, по их мнению, за безопасность сограждан. А у нас пока только отправлены в отставку министр внутренних дел Северной Осетии и руководитель управления ФСБ по Северной Осетии. Что называется – выпустили на митинге пар...

– Я с вами абсолютно согласен, только это вопрос не выпуска пара. Потому что у нас пар и не был направлен на смену президента. Проблема в другом. В том, что мы пытаемся придумать гражданское общество и бунт в нем, а пока для построения гражданского общество резко не хватает граждан.

– Произошло чудовищное событие, погибло огромное количество детей. Кто за это должен отвечать?

– Я и говорю, за это должны отвечать вполне конкретные люди, и на митинге задал вопрос: почему до сих пор не пойман Басаев? Кто за это ответит? Кто ответит за то, что в городе Москве, впервые за долгие годы, стал такой уровень националистических отношений, такой уровень накала? И я не понимаю, чем отличаются подонки, убившие детей в Беслане, от подонков, забивших в Питере таджикскую девочку или убивающих на рынке азербайджанцев.

– Как-то вы незаметно превратились из телеведущего в общественного деятеля.

– А я всегда им был. Но я не хочу идти в политику и не пойду. На прошлые думские выборы мне такое количество партий предлагало войти в партийные списки, что стало просто смешно. Я не буду этого делать. В свое время, в 1998 году, мы на радиостанции говорили, что создали Открытую партию. Когда на второй день после собрания ко мне стали подходить и говорить: «Слушай, давай сейчас создадим Московское отделение, надо кассу найти, надо бабок собрать, а я хочу быть руководителем Питерского отделения», я сказал: «Нет, ребята, все, это не ко мне. Меня от этого всего тошнит. Я просто говорю то, что наболело у меня на сердце, а мои мысли разделяют или не разделяют люди, которые слушают радио «Серебряный дождь» и смотрят телевизионный канал, на котором я работаю сейчас».

– Как вы оцениваете работу телевидения по освещению бесланских событий?

– НТВ работало хорошо. Информационные выпуски были в большом количестве, всю информацию, которую могли получить, сообщали. А вообще, чтобы оценить, как работали каналы, нужно определить критерии. Если главный критерий «не навредить», то с этой позиции тележурналисты работали лучше, чем в случае «Норд-Оста», если же с позиции «обыватель желает знать» – то, наверное, не на уровне ожиданий обывателя. Ясно одно: необходимо четкое понятие – что можно, а что нельзя. То есть, условно говоря, если мы показываем мертвое тело – то насколько крупно мы должны это брать? В Америке во время страшной трагедии 11сентября никто не показывал крупным планом лица несчастных людей, которые выбрасывались из башен-близнецов. То есть они соблюдали некую этику. Право человека на жизнь выше, чем право обывателя на натуралистические подробности. Но, конечно, не выше, чем право общества на правду.

– Сейчас в политическом истеблишменте раздаются отдельные голоса, которые призывают вообще запретить журналистам сообщать о терактах, поскольку-де террористы работают в тесной связке с журналистами. Вы согласны с ними?

– Не думаю, что это вопрос тесной связки, но очевидно, что любой теракт имеет смысл только тогда, когда он публичен. Потому что тогда он добивается своей цели. С другой стороны, а что мы, собственно говоря, будем называть терактом? Так можно договориться и до того, что и экологические бедствия запретят показывать и т.д. Ясно, что ни одна страна мира не может позволить себе роскошь показывать все особенности проведения военной операции – потому что, обратите внимание, в этот раз бандиты учли все то, что им широко показала прогрессивная общественность в ходе «Норд-Оста», и выбивали телами детей окна, чтобы не было возможности повторения варианта газовой атаки.

– Как в таком случае быть?

– Мне кажется, что журналистам надо договориться о том, как освещать не тогда, когда случилась очередная трагедия, а, образно говоря, «на берегу».

– Соответствует ли действительности то, что последнюю вашу программу, посвященную обсуждению бесланской трагедии, достаточно сильно порезали?

– Не порезали, а порезал я сам. Это было связано с техническими моментами, потому что люди, которые пришли в студию, все были на эмоциях, и они говорили существенно дольше, чем 52 минуты. Всегда в передаче «К барьеру» были, есть и будут редакторские ножницы, связанные с оговорками, с перестановкой камер и т.д. Например, свое заключительное слово господин Градский говорил чуть ли не 26 минут. То есть это особенность программы. Но важно другое – ни один из политиков мне не сказал, что его точка зрения была изменена или не прозвучала.

– Не кажется ли вам, Владимир, несколько диким то, что ваша программа, пусть даже в записи, являет собой последний уголок на отечественном ТВ, где люди могут сказать о том, что они думают о ситуации в стране?

– Мне это кажется не несколько диким, мне это кажется сильно диким. Есть же еще и Светлана Сорокина, и я не понимаю, почему она не вышла. Есть и Владимир Познер, и я уверен, будет еще много политических программ. По мне, чем больше конкуренции, тем лучше. Как настоящий демократ, я за конкуренцию.

– Ваш прогноз на ближайшее время – к чему мы двигаемся?

– Мы продолжаем совершать смутные спорадические движения, каждое из которых укладывается в общую доктрину государства как корпорации. Иногда мне кажется, что сейчас, знаете, время декабристов, которые считают, что они все замечательно построят, если только им не будет мешать народонаселение.

– Иными словами, Путин – это Пестель сегодня?

– Как говорится в рок-опере «Иисус Христос – суперзвезда»: «Your words not mine». Это ваши слова, а не мои.

– Пестель плохо закончил...

– Мне не нравится сравнение Путина с Пестелем, поскольку изначально Пестель мне не близок. Мне из декабристов близок только Лунин. Он по крайней мере не сдавал своих.



Независимая газета